Культурный код: перезагрузка

В начале сентября при Урало-Сибирском доме знаний открылся Евразийский центр. Тогда же была представлена книга «Евразийство: взгляд с Южного Урала», куда вошли изыскания неравнодушных к этой теме историков, краеведов, культурологов нашего края. Между тем составитель сборника Кирилл Шишов сетовал, что всякий раз, когда он презентует книги, обратной связи нет: «Люди получают книжку, просят автограф, а потом отворачивают глаза, потому что они в нее не заглядывали…»

Получив сборник, приступил к чтению – сначала чтобы при следующей встрече с Кириллом Алексеевичем не отворачивать глаза, затем написанное захватило. Думается, каждый, кто интересуется евразийством, найдет там что-то по душе. Мое внимание обратила на себя статья «Код восстановления» кандидата культурологии, преподавателя ЧГИК Нины Ягодинцевой. В общем, по Сэлинджеру: «…Хорошо бы, если бы этот писатель стал твоим лучшим другом и чтоб с ним можно было поговорить по телефону, когда захочешь…» Договариваясь о встрече, понимал, что Нина Александровна – медийная персона в Челябинске. Однако надеялся, что моя тема – культурный код – еще не настолько избита. Да и, в конечном счете, чтобы интервью состоялось, нужно немного – заинтересованный журналист и человек в теме.

– Нина Александровна, в предисловии хотел бы указать, что вы являетесь медийной персоной. Как относитесь к этому неофициальному званию, к понятию «медийность»? Можно ли говорить, что творческая интеллигенция сегодня входит в статус медийных персонажей?
– К слову «медийность» можно относиться как к рабочему термину или как к ярлыку с негативным эмоциональным оттенком. Я сотрудничаю со СМИ, электронными ресурсами, но стараюсь избегать раскрутки: она всегда исходит извне, из нелитературных интересов. А литература сегодня и так больше, чем другие виды искусства, вытеснена из медийного пространства. Я наблюдаю этот процесс два с половиной десятилетия – возможности доступа писателей к СМИ последовательно уменьшаются. Сужу и по Челябинской области, и по другим регионам: где-то чуть лучше, где-то хуже, но везде для продвижения литературы в сферу общественного внимания требуется все больше усилий.

– Вы сказали, где-то лучше, где-то хуже. От чего это зависит?
– Во многом от взаимодействия писательской организации с администрацией и общественностью. Вот у нас в этом году уже в пятый раз губернаторское движение «За возрождение Урала» будет вручать Открытую Южно-Уральскую литературную премию (Нина Ягодинцева является председателем жюри премии. – Прим. авт). Мы намеренно закрепили в названии топоним, чтобы как-то выровнять литературный статус Южного Урала, заявили о себе как об экспертном литературном центре. Но для меня очевидно: выход наших литераторов на местные интернет-ресурсы, телевидение, радио сегодня затруднен. Интерес СМИ вспыхивает точечно, в основном к окололитературным шоу, а не к самой литературе…

– Из каких соображений ваша статья «Код восстановления» вошла в книгу «Евразийство: взгляд с Южного Урала»? Какова связь?
– Впервые она опубликована в 2013 году на сайте «Российский писатель» в авторской рубрике «Прикладной смысл», в сборник вошла по выбору редактора. Русская культура в ХХ веке была своего рода смысловым аккумулятором для национальных культур. Очень многие национальные поэты России и ближнего зарубежья сожалеют об утрате литературных связей, поскольку именно через русский язык, через русскую культуру наши национальные культуры выходят на мировой уровень – и это опыт взаимообогащения! Переводя с башкирского языка, я почувствовала, насколько силен героический дух в этой поэзии. А ведь как раз он и выветривается из многих культур, тяготеющих к Западу. И нам так важно его сохранить…

– Вы пишете: «…На одном из экспертных обсуждений произведения о войне пришлось услышать, что (несколько упрощаю мысль собеседника) героизм – это вредно, это то, что ломает жизнь нашей молодежи…» На ваш взгляд, чем обосновано это заявление?
– Это часть глобальной игры на понижение. Героическое, как известно, относится к сфере высоких смыслов: мобилизация, сознательный выход личности за пределы животного инстинкта самосохранения. Есть максима: «пока есть определенная доля людей, готовых пожертвовать собой, чтобы народ жил, – народ жив». Как только эта доля категорически уменьшается, возникает угроза. «Выветривание» героического духа у нас идет достаточно давно: оболгали и высмеяли пионеров-героев, недавно «разоблачили» подвиги Александра Матросова и 28 панфиловцев… Развенчивается героизм, благодаря которому мы все сейчас живы. Но есть и «Бессмертный полк» – ответ на смертельное беспамятство.

– По вашему утверждению, «первое и главное, что следует, на наш взгляд, иметь в виду, – то, что культурный код России принципиально отличается от культурного кода Запада и уж тем более США, чья экспансия сегодня все еще наиболее болезненна…» Вот это «все еще». Думаете, Россия постепенно избавляется от влияния?
– Экспансия уже осознана – а прежде она вызывала комплекс национальной неполноценности. Уже большинству понятно: каждая культура выстраивает свое соответствие ландшафту, климату, историческим обстоятельствам – и кто заимствует чужой код, сильно рискует жизнью, несмотря на развитие технологий. В тесноте Европы приходится быть индивидуалистом – у нас огромные пространства, в которых выживают только за счет общности.

– В статье отмечается, что одна из причин обреченности попыток собрать культурный код – отсутствие понимания, как он собирается и как работает. Вы предлагаете прибегнуть именно к советской практике?
– Есть модель и варианты ее реализации. Как модель советский опыт бесценен. После метаний типа «Толстой не писатель, потому что он граф» к осмыслению своей жизни через слово была призвана масса людей. Модель заработала, культурная сборка состоялась. Ну, вот я сценарист – человек, который ищет общий язык для всех, кто приходит на праздник на площадь, на стадион, во двор или просто проходит мимо по улице. Чтобы все эти люди поняли друг друга, должны быть какие-то общие основания: язык, образы, сюжеты, персонажи. Сегодня здесь большие проблемы. И советский опыт выстраивания взаимопонимания вполне может быть адаптирован к современным задачам. Ведь тогда на пороге был 1941 год и отчетливая ясность: если люди друг друга не понимают, не знают, за что стоять, – ничего и не будет. А сегодня с высоты своего «благополучия» (я беру это слово в очень большие кавычки) мы иронизируем над успешной мобилизацией перед страшной угрозой гибели…

– В интервью американскому телевидению Сергей Довлатов признавался, что в СССР ему диктовали, как и о чем писать, поэтому, с одной стороны, было проще, зато теперь в Америке он задается этими вопросами каждый день, что, в общем-то, сложно, но интересно…
– Конечно, когда получаешь свободу, сразу задумываешься, что с ней делать…

– А сегодня в России есть свобода слова?
– Да, и это свобода слова в пустоте. Если раньше отбор и структурирование литературного процесса производили при помощи идеологических регуляторов, то сейчас работают финансовые рычаги, непомерно большую роль играет раскрутка, массовый интерес формируется агрессивной рекламой. А непосредственный литературный отклик на происходящее, «зеркало времени» читатель не видит. Пиши что хочешь, но тебе все равно или издаваться за свой счет, или кланяться спонсорам, или подстраиваться под жесткое техническое задание издательства. Читатель, не получая того, что ищет, и не желая читать то, что рекламируют, отворачивается от литературы – и это еще один повод презрительно фыркнуть в ее сторону. Истинная свобода всегда внутри, и требовать ее можно только у самого себя.

– Признаюсь, и смешно и грустно читать такие строки, впрочем, яркие по образности: «…Большинство рукописей молодых наводят на мысль, что их создавали в хороших, качественных скафандрах с наглухо задраенными гермошлемами: практически никаких координат реальности, только внутренние «потоки сознания» – в сочетании с неграмотностью это порой производит сильное впечатление!» Таков вектор движения нашей будущей литературы?
– Я намеренно заострила проблему. Интересная, яркая молодежь есть. В этом году в рамках Южно-Уральской литературной премии в номинациях «Поэзия. Талантливая молодежь» и «Проза. Талантливая молодежь» – столпотворение, и это достойные произведения. Количество талантов в каждом новом поколении не уменьшается. Каждое привносит свою лепту. Другое дело, что молодые самородки оказываются в жестких экономических условиях. Вторая сторона проблемы – соблазн тусовки. Литературу все больше забалтывают на бесчисленных фестивалях и в слэмах: если ты не в тусовке – значит, тебя как бы и нет. А в первую очередь нужно работать, как говорится, до кровавого пота, чтобы что-то получилось по-настоящему…

– Вы пишете: «Школа призвана давать основы традиционного и литературного культурного кода, должна воспитывать умение этот код использовать в решении общих вопросов…» Но современным детям зачастую непонятны не только мотивы героев классической литературы, но и сам ее язык. Такое чувство, что имеет место оторванность культурного кода, который дает школа, от самой жизни…
– Кто-то из родителей сказал, что скоро дети в классических текстах будут понимать только предлоги. Но лексические пласты XIX века в условиях современной языковой экспансии – золотой запас культурного русского человека. А ведь дети не знают значения и многих современных слов... И что, теперь потакать: «Не знаешь этих слов – так и не читай»? Классические произведения очень точно ставят и разрешают вопросы нравственности. В этом смысле взять, например, Пелевина и Достоевского – небо и земля. Так чей язык полезнее изучать?

– В статье вы называете толерантность забавной ценностью, служащей, если я правильно понял, ключом для перекодировки. Не грозит ли нашей культуре европейская толерантность?
– Толерантность – медицинский термин, означающий неспособность организма сопротивляться инфекции. В культуре это согласие на медленное, более-менее комфортное умирание. Хотелось бы верить, что европейский вариант, который у нас насаждается, не приживется: он опасен. Одна из глубоких причин захлестнувшего мир терроризма – следствие повсеместного насаждения толерантности.

– Что если найти синоним толерантности, но с положительным оттенком? «Терпимость» мне не нравится: мол, я вас терплю, вы меня терпите, друг друга мы не переносим. Что можно подобрать в этом ряду?
– «Уважение», «взаимопонимание», «культурный диалог». У русской культуры в этом плане богатейший опыт.

– На сайте ЧГИК обновлена информация о вас по 16 июня текущего года. Какие успехи, достижения случились уже после этой даты? Какие планы? Не буду говорить «на будущее», ибо планов на прошлое не бывает…
– Но если у нас страна с непредсказуемым прошлым, почему бы не иметь планы и на него? В конце предыдущего учебного года у меня вышли четыре учебника по литературному мастерству, в поддержку самодеятельного литературного движения. Подобный материал собран и сформулирован впервые, и это не пособие «Как стать писателем?». Писателем человека делает Бог, а наша задача – развивать личность. В планах биобиблиографический справочник (его готовит библиотека ЧГИК), сейчас ищу возможность издания поэтической книги и сборника культурологических статей с рабочим названием «Опыт пассионарности» – они уже практически собраны.


P.S. Подбирая заголовок к материалу, автор и интервьюер рассматривали несколько вариантов, из которых просеяли два. Первый – «Слово о коде культурном» – таил в себе древнерусские кодировки, был «своим», до боли родным, исконным. Однако, имея претензию на монументальность, он не намекал на проблематику статьи, ничем не интриговал читателя, ничего ему не сулил. Второй вариант, содержащий западные кодировки, ставил вопрос ребром, актуализировал текст, да и просто соответствовал формату. Ничтоже сумняшеся, на нем и остановились.

«Сейчас время кодов. Когда происходит масштабный слом, становится виден прежний механизм. Каждая переломная эпоха предполагает обвальное разрушение форм. Затем возникает необходимость восстановления, и поневоле обращаешься к кодам. На слове «код» могут играть: «теории заговора», «теории перекодирования». Но это инструмент, с которым можно работать серьезно. То, о чем я говорю в статье, это действительно код…»
Нина Ягодинцева